Детская рубрика. Бахром Фируз: «По дороге в кишлак»
Мы с дедушкой едем на ослах в кишлак. С тех пор как отец перевёз нас в город и на четыре года ушёл на фронт, не было, кажется, дня, чтобы я не вспоминал наше селение.
Там осталось много такого, чего мне не могла заменить жизнь в городе. Я скучал и потому, наверное, сильно привирал, рассказывая мальчишкам, как здорово у нас в кишлаке. Все представлялось в моих рассказах необыкновенным- и родник, и речка, и островерхие тополя, и цветы на горных склонах. Даже надоевшие отары бестолковых овец казались мне теперь чем-то необыкновенным. Люди на селе тоже были другие, не как в городе,- приветливые, добрые. Меня тянуло к ним. Мама говорила: вот вернётся папа, и мы снова переберёмся в кишлак. Отец писал о том же. Ему приснились на фронте наше селение, родник. Ещё приснился запах хирмана. «Если останусь в живых, – читала мама,- первым делом заеду в кишлак, зачерпну ладонями воды из родника».
И все же мама удивилась, почему он, вернувшись, не приехал за нами сам, а прислал в город деда.
– К некоторым здешним друзьям охладел,- пояснил дед.
Мне не понятны такие разговоры…
Плоская, голая степь, с её унылым однообразием, осталась позади. Миновав предгорье, неожиданно очутились в узком ущелье. Громче заговорила речка, сжалось и отпрянуло высоко вверх небо. Пугая мрачными густыми тенями, подступили со всех сторон каменные глыбы. Подавленный внезапностью перемен, в первые минуты я ничего не слышал, кроме речного шума. И лишь постепенно стал различать птичьи голоса.
Птиц здесь было множество, и каждая щебетала по-своему. Они втягивали меня в свои дела, куда-то настойчиво звали, перелетая с ветки па ветку, а может, пытались обманут, увезти от невидимых гнездовий. Им очень хотелось, чтобы я понял их птичий язык, и все объясняли мне, объясняли… Чем-то они напоминали многоголосую ватагу мальчишек – так же суетились, шумно спорили, собирались стайками, и потом, разлетевшись перекликались коротким неожиданным посвистом. А когда над ущельем, широко распластав крылья, неслышно появлялся орёл, гомон разом обрывался и становилось тихо-тихо. Так замирает шумный класс приходом строгого учителя.
Значит, мы с дедушкой едем в кишлак.
Я был совсем маленьким, когда мы перебирались в город,- ещё в школу не ходил. И хотя в кишлаке у нас много родственников, я их почти не помню, разве что вот дядю Хушвахта. Родство у нас с ним не близкое, но, по словам мамы, они с папой большие друзья. Дядя Хушвахт немало возился со мной, учил ловить форель, а я качал люльку его дочурки, когда тётя Назакат была занята, и в награду получал конфеты в ярких цветных бумажках. Помню, я пристал как-то к матери, требуя, чтобы она сделала мне бумажного змея – такого, каких пускали за кишлаком старшие мальчишки. Мама отмахивалась от меня, но я не унимался. Мне повезло: пришёл дядя Хушвахт и смастерил змея всем на зависть. Мы тут же запустил его…
В те времена дядя Хушвахт работал завмагом. Сейчас, говорят, он стал большим человеком. Он построил новый дом, на другом месте. Мы теперь не соседи.
Извилистая тропа уводит нас в глубь ущелья. Каменные стены сдвигаются все теснее. Они так высоко уходят вверх, что, кажется, держат на себе небо. Неуютно здесь. Хочется побыстрее выбраться из этих мест, дойти до какого-нибудь селения или чабаньей кибитки. Я бью осла халачубом и тут же придерживаю за шею, чтобы не уйти далеко от деда: он со своим старым ослом плетётся где-то сзади. Поджидая, я пытаюсь представить себе встречу с отцом. Взрослые после долгой разлуки обычно обнимаются, бесконечно тискают друг друга. Как поздороваюсь я?
Отца я помню смутно. В день его отъезда на фронт всё заслонила суета городского вокзала. Я прыгал на отцовских руках, а он все говорил и говорил что-то матери и приехавшим проводить его родственникам. Потом мы ждали писем, писали сами. Четыре года ждали и писали. С одним из писем папа прислал фотокарточку. Я смотрел и не узнавал: лицо было чужое. Такое со мной уже случалось. Я много раз видел фотографию отца Олимджона, но когда однажды по дороге в школу встретил его с чемоданом в руке, то не узнал и потом очень жалел об этом. Если б узнал и первым сообщил тёте Саодат – получил бы хороший подарок. У нас для тех, кто принесёт такую весть, в каждой семье держат что-нибудь ценное: тюбетейку, шёлковый халат или даже барана… Мне не терпелось увидеть папины награды. Он сообщал нам всякий раз, когда получал орден,- их у него было много. Будь мы в городе, я вышел бы с папой на улицу. Вот бы позавидовали мальчишки!
– Дедушка, сколько у папы орденов?- спрашиваю я, дождавшись деда.
– Да в тот день, когда приехал, вся грудь была в орденах. Потом снял он их.
– Как снял?
– Ну, спрятал куда-то.
– Ордена не прячут, их носят.
– Это чтобы звенели, как колокольчики?
Я не обращаю внимания на иронию деда, он же старый.
– А не видели, орден Ленина тоже есть?
– У него всякие есть.
– Всех никто не имеет. Золотой звезды у него нет.
– Может, и есть. Приходили учителя, говорили, что в кишлаке больше всех орденов у твоего папы.
– Но я знаю, что золотой нет. Её только героям дают. Один из нашей махаллы стал героем, так потом его семье все бесплатно давали. Новый дом построили, корову дали- все, все…
Дедушкин осел снова отстал. Он сразу сбавляет шаг, как только дедушка начинает клевать носом. Все старики сонливые, как кошки,- рано просыпаются, а потом весь день дремлют. Хорошо, что мой осел не пытается обмануть меня, я бы его проучил…Вообще-то ослов мне жалко. Всю жизнь, бедные, мучаются: ездят на них, лупят их, заставляют таскать тяжести, да ещё держат на привязи. Тяжело ослам. Понимают ли они это?.. Дед едет на ленивом и хитром животном. Только тогда едет, когда его бьют. Дедушка говорит, что от ударов кожа у него стала такой толстой, что не чувствует боли.
Книга Бахрома Фируза «По дороге в кишлак» находиться в читальном зале отдела детской и подростковой литературы Библиотеки.
ЗИЁВУДИНОВА Зарина,
специалист отдела детской
и подростковой литературы